Нет отдельной темы для Быкова, которого, как я уже отмечала, очень люблю за жизнелюбие и оптимизьм
, потому повешу тут, хотя надо бы его куда-нить в культур-мультур.
Д.Быков
Новое вино в старые «Вехи»Стоит русскому общественному движению получить по носу, все дружно начинают ругать интеллигенцию
Клеймить интеллигенцию после очередного исторического отката (наконец-то это слово вернуло себе подлинный, а не финансовый смысл) невыносимо дурной тон: если интеллигенция и далека от народа, то виновата в этом не она, а народ.«Полезем гуськом под кровать»
Мы сегодня живем внутри сборника «Вехи»* — то есть внутри реакции писательской на реакцию общественную. Никакой революции в 1905–1907 годах, конечно, не случилось, но буза вышла большая. Сравнительная маломасштабность нынешнего общественного подъема, длившегося всего-то с декабря 2011 по май 2012 года, объясняется тем, что события пятого-седьмого годов были спровоцированы всей пятивековой историей русского самодержавия, тогда как митинги и шествия зимы-весны стали всего лишь откликом на путинское двенадцатилетие, которое вдруг продлилось еще на столько же. Впрочем, у маломасштабности свои преимущества — не было у нас, слава богу, ни Кровавого воскресенья, ни московского восстания, и даже никто из потенциальных Горьких не сбежал в Штаты. Правда, Захар Прилепин, насколько я знаю, работает сейчас над романом «Аминь» — что в контексте ситуации звучит столь же выразительно, как «Мать». Во всяком случае оба этих слова в разговоре о протестном движении мелькают с одинаковой частотой.
Количество разочарованных горожан, интеллигентов и простых обывателей, страстно мстивших русскому протестному движению за то, что оно не сразу опрокинуло ненавистное самодержавие, в пору так называемой реакции зашкаливало. Мстили они, конечно, не только за отсутствие результатов, но и за собственные прекраснодушные иллюзии, а потом и за собственный, глубоко эгоистический страх. Нет сомнений, что в 1905–1906 годах протест был в большой моде: Брюсов, Сологуб, Андреев, Минский — все сочиняли что-то очень такое социальное, проникнутое восторгом и надеждой. Очень быстро все это накрылось и сменилось тем, что Саша Черный, тогдашний наш Игорь Иртеньев, обозначил с предельной ясностью: «Отречемся от старого мира и полезем гуськом под кровать», «Ах, политика узка и притом опасна, ах, партийность так резка и притом пристрастна».
«Штыками и тюрьмами ограждает»
Тогда-то и появились «Вехи» — составленный Гершензоном сборник статей, который придется политкорректности ради назвать неоднозначным, а хочется позорным; просто очень уж неохота совпадать с Лениным, которого эта книжечка из семи манифестов с предисловием взбесила вообще до визга. Позорность, разумеется, состояла не в том, что несколько русских мыслителей решили высказаться о заблуждениях интеллигенции, а в том, что они себя от нее отделили, в том, что они предложили, и в том, когда и как они высказали свои, быть может, вполне здравые мысли.
«Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали… Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой» — это Сергей Булгаков, и что тут возразишь? И претензии те же самые: «Интеллигенция, страдающая «якобинизмом», стремящаяся к «захвату власти», к «диктатуре» во имя спасения народа, неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции», «Кому приходилось иметь дело с интеллигентами на работе, тому известно, как дорого обходится эта интеллигентская «принципиальная» непрактичность». Гершензон не отстает: «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, — значит не все сказать», «Сонмище больных, изолированное в родной стране, — вот что такое русская интеллигенция». И уж конечно, конечно, всеми подхваченное, так что автору пришлось даже давать дополнительные разъяснения: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
«Яхта вместо парохода?»
И вот так, братцы, каждый раз.
Стоит русскому общественному движению получить по носу — в результате реакции ли, застоя ли, третьего ли путинского срока, — все дружно начинают ругать интеллигенцию, потому что, кроме интеллигенции, давно уже ничего действующего, мыслящего, шевелящегося попросту нет. Ее начинают объявлять оторванной от народа, тогда как она не какой-то отдельный класс, а всего лишь самая умная и активная часть этого самого народа. Ей начинают прописывать в лошадиных дозах смирение, самоограничение. Солженицын в сборнике «Из-под глыб» целую статью «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» посвятил этому вопросу, и это тоже была реакция на реакцию, ответ на поражение оттепели, и тоже у него образованщина была во всем виновата. Между тем клеймить интеллигенцию после очередного исторического отката (наконец-то это слово вернуло себе подлинный, а не финансовый смысл) невыносимо дурной тон: если интеллигенция и далека от народа, то виновата в этом не она, а народ. Давайте еще вспомним «массам непонятно». Увы, всякий авангард далек от арьергарда; стоит ли это считать гордыней? Ругают в России того, кто что-то делает; судя по тому, что ругаемой всегда оказывается интеллигенция, остальные бездействуют либо расправляются с этой самой интеллигенцией. Легче всего сейчас предъявлять претензии, но отчего надо вечно оставлять эту интеллигенцию одну? Одна она немного навоюет. Но ее благонравные критики либо недолгие и легкомысленные попутчики, разбегающиеся при первом заморозке, гораздо комфортнее чувствуют себя на диване. Рекомендовать соборность и покаяние, внутреннее самосовершенствование и смирение, в то время как главной повесткой власти становится месть всем, кто посмел открыть рот, — это очень выгодно и элегантно, но поразительно глупо и неблагородно. Если бы у России был выбор — она не досталась бы большевизму, но суть в том, что 90% образованной России либо вовсе не думали о будущем, либо думали о репутации. Следствием чего и стали «Вехи», все авторы которых впоследствии покинули страну на «философском пароходе».
У них были варианты. Они могли меньше брюзжать, больше действовать, не оставлять Россию наедине с решительными и небрезгливыми прагматиками, но им приходилось заботиться об имидже, а это последнее дело. «Вехи» с изумительной точностью предсказали все сегодняшние настроения благонравных критиков протестного движения; конечно, тут разница масштабов особенно очевидна, потому что тогда у нас были Гершензон с Бердяевым, а теперь Ольшанский с Радзиховским, тоже, между прочим, милейшие люди, одно удовольствие с ними чаю попить. Но это как раз и есть главное основание для оптимизма — ведь колонка у нас, как известно, оптимистическая: если это соотношение сработает у нас и впредь, то вместо грандиозного февральского краха и октябрьского взрыва мы получим так себе пук, без человеческих жертв. А вместо «философского парохода» будет чья-нибудь прогулочная яхта, на которой они и порадуются в очередной раз своей белоснежной правоте.
_____________
* Покаянный сборник
В 1908 году известный литературовед, публицист и философ М.О. Гершензон предложил нескольким русским философам высказаться о русской интеллигенции и ее роли в современной истории России. В марте 1909-го «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» вышли в печать, вызвав широкий общественный резонанс, — в крахе первой русской революции, как утверждали веховцы, обнажилось бессилие радикальной интеллигенции, пытавшейся, временами не без успеха, эту революцию возглавить. В сборник вошли статьи Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, самого Гершензона, А.С. Изгоева, Б.А. Кистяковского, П.Б. Струве, С.Л. Франка.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
